На этот раз он выбирает шприц из другой группы. Рядом с поршнем каждого шприца приклеена желто-черная этикетка. На том, что Старейшина держит в руке, написано «Изобразительное искусство».
— Все это я знаю, — перебиваю я. — Поэтому во время Чумы решено было установить Сезон. Чтобы ты… мы… могли контролировать репродукцию.
— Да, отчасти. — Старейшина снова отвлекается на шприцы. — Но нужно не просто предотвращать размножение умственно и физически неполноценных особей. Есть и другая проблема: миссия у нашего корабля настолько важная, что нельзя позволить появиться поколению, в котором не будет ни гениев, ни талантливых людей.
Теперь он снова выбирает из других шприцев. На этих написано «Математика». Берет пять штук и складывает в корзину.
— Создатели миссии не предполагали, что мы будем только прохлаждаться и заниматься сельским хозяйством, пока не долетим. Нам нужны изобретатели, художники, ученые. Нужны люди, способные думать, рассуждать, разрабатывать что-то новое для корабля и для нового мира.
В корзину отправляются три шприца, помеченные как «Звуковое искусство», а за ними десять штук с пометкой «Естествознание: биология».
— Мы очень многого добились за века, что длится этот перелет. Вай-комы придумали здесь. И пленки тоже. Гравитационную трубу усовершенствовали, еще когда я был младше тебя.
Старший берет пригоршню шприцев с надписью «Естествознание: физика» — пять-шесть штук — и убирает в корзину. Задумывается на мгновение, потом вынимает две и кладет обратно на стол.
— Ладно, значит, нам на борту нужны умные люди. К чему ты это мне рассказываешь?
Старейшина показывает мне шприц с этикеткой «Аналитика».
— В каждом из этих шприцев, — начинает он, помахивая им у меня перед носом, — особая комбинация ДНК и РНК, химера. Она вплетается в ДНК плода в теле оплодотворенной женщины и обеспечивает наличие у ребенка нужных характеристик.
Я открываю рот, но Старейшина прерывает меня.
— Старейшина должен анализировать потребности корабля. Не хватает поколению ученых? Сделай больше. Нужно больше художников? Обеспечь больше художников. Твоя работа — сделать так, чтобы население корабля не просто жило, а процветало.
Что-то у меня в желудке переворачивается. Не знаю, согласен я со Старейшиной или нет — образ корабля, полного выродившихся придурков, не самый заманчивый, но и представления Старейшины о том, как можно запросто создавать гениев, мне тоже не слишком нравятся.
Старейшина кладет в корзину последний шприц и поднимает на меня взгляд. На лице его написана серьезность, но и усталость тоже, словно он сделан из воска и потихоньку тает.
— Я слишком редко это говорю. Но я в тебя верю. Думаю, ты будешь хорошим лидером. Когда-нибудь.
Мне хочется улыбнуться и сказать спасибо — я даже припомнить не могу, когда в последний раз Старейшина так меня хвалил, — но в то же время не удается отогнать мысль, что он так уверен в моих способностях, потому что мне еще до рождения вкололи какое-нибудь снадобье с пометкой «Лидерство».
И если да… интересно, не было ли его слишком мало?
Я лежу, свернувшись на кровати, прижав колени к подбородку и обхватив их руками. Эмбер, мишка, зажата между грудью и коленями. Ее глаза-пуговки и нос впиваются мне в ребра, но я не замечаю.
Харли протягивает мне стакан холодной воды.
— Прости, — говорит он. Под левым глазом у него расцветает ярко-пурпурный синяк размером с мой мизинец.
Он касается моей ладони, и меня передергивает. Мне хочется плакать, кричать, спрятаться, потому что мужчина приблизился ко мне, коснулся меня, но сил хватает только на дрожь.
— Прости, — повторяет Харли. Отступает назад и садится в кресло в дальнем конце комнаты. Он сидит на самом краешке, словно в любой момент готов вскочить и снова броситься мне на помощь. Но он сдерживает себя: руки крепко держатся за подлокотники, чтобы ненароком не дотронуться до меня снова.
Я поднимаю голову.
— Нет… То есть… Спасибо. Ты меня спас.
Харли качает головой.
— Я оставил тебя одну. Это было глупо. Я знал, что Сезон в самом разгаре. Со вчерашнего дня все страшнее и страшнее. И все равно оставил тебя одну.
— Почему они все такие? — спрашиваю я. Перед моим мысленным взором все стоят стеклянные глаза тех двоих, что занимались сексом рядом, в поле, не слыша моих криков о помощи. Крепче прижимаю к себе Эмбер, наслаждаясь тем, как глаза-пуговки вдавливаются мне в ребра. Интересно, синяки от них будут похожи на те, что уже проступили на запястьях?
Харли пожимает плечами.
— Это просто Сезон. Разве на Сол-Земле было не так? Люди — тоже животные. Хоть мы и живем цивилизованно, но наступает брачный период, и мы спариваемся.
— Не ты. И не Старший. Не все свихнулись от похоти.
Харли сдвигает брови, и между ними пролегает складка. Перед глазами у меня всплывает вид тяжелых, выступающих бровей того, кто прижал меня к земле, забрался на меня и терся о меня бедрами. Утыкаюсь лицом в коричневый искусственный мех Эмбер и вдыхаю ее пыльный запах. Руки крепче обнимают колени, пальцы впиваются в кожу, и это хорошо, потому что если бы я не держала себя изо всех сил, тело мое, наверное, развалилось бы на кусочки, словно пазл, который подняли за края.
Харли не замечает, что внутри, под застывшей оболочкой, я вся трясусь.
— Вообще-то в Палате Сезон на многих не действует. Некоторые просто пользуются им как предлогом, чтобы делать… что хотят… но большинство пациентов Палаты не так уж…